АЛЕКСАНДРИТОВЫЕ ДАЛИ 

(ИСТОРИЯ ЛЮБВИ И ДРУЖБЫ ПОЭТА ЮРИЯ РОЗОВСКОГО)

— В девятом классе я написал сочинение в стихах. Раздают тетрадки, а на обложке — жирный такой трояк и замечание: «Надо писать самому, а не списывать». Это было лучше любой пятерки…

Вспоминая, Юрий откровенно потешается над собой:

— А учительница-то была права: иногда беру книжку, читаю – и не верю, что я писал… Всё уже написано, а я только стенографист. Мне диктуют, а я записываю. И хорошо, что диктуют умеренно, — гением быть отвратительно, это что-то сродни сумасшествию. Предпочитаю иметь ма-а-ленький такой талантик и лучше у себя в деревне… 

Первый сборник стихотворений Юрия Розовского «Не опаздывайте жить» вышел в 2000 году. Следом второй — «Совсем немного до рассвета», в 2006 году – «Медовый ветер», в 2009 — «Царь Бобыль и волшебные грибы». В творчестве Розовского, по мнению критиков, доминируют две темы – любовь и вера, между которыми трудно провести разделяющую черту.

Мы с восхищеньем наблюдали,

Как, оставляя в небе след,

Александритовые дали

Меняли к вечеру свой цвет…     

О чем это – о любви или божественной красоте?

ВЕРА

К Богу, как и большинство людей, Юрий обратился в тот момент, когда стало плохо,  — в 94-ом, сев в коляску. Однажды утром Юрий проснулся и не смог встать. Врачи, диагностировав рассеянный склероз, вынесли приговор: ходить не сможете. Целыми днями Юрий лежал и разговаривал сам с собой:

— Господи, ну почему так? Почему? Жена бросила… Заболел…

Молился за всех болящих, к числу которых относил и себя (на третьем месте), и ничего конкретного у Господа не просил.  

Укрепиться  в вере помогло давнее знакомство, а потом и дружба со священником Андреем Огородниковым. В УГЭ (управление главного энергетика), куда после института пришел Юрий, работали его дед Алексей Васильевич Розовский, начальник отдела труда и заработной платы, и мама Зоя Николаевна, лаборантка. Здесь же лаборантом работал и Огородников. Вместе в  колхозы ездили, ходили на субботники, участвовали в самодеятельном театре, а немного позже Андрей поступил в семинарию и стал священником. Долгие годы  ничего не знали друг о друге, а потом поэт Анатолий Владимирович Лисица, работавший в православной гимназии, рассказал отцу Андрею о проблемах Розовского и о том, что тот был бы не прочь прийти в лоно церкви. Отец Андрей тут же навестил своего давнего знакомца. Пришел раз, другой, третий, и вскоре их отношения уже можно было назвать дружескими. Примерно так же в свое время получилось с сослуживцем Андреем Лобановым. Вместе когда-то тянули армейскую лямку, потом надолго расстались и совершенно случайно встретились на автобусной остановке, чтобы навсегда стать друзьями.

Отец Андрей обычно приходил с угощениями, сидели чаи гоняли, говорили об обыденном. Иногда затрагивали нравственные темы — «хорошо-плохо», «божественно-антибожественно» — и разговор автоматически переходил в русло религиозных суждений. Так или иначе, эта дружба и беседы повлияли на творчество Юрия. Если раньше имя Господа поминалось всуе, в большей степени как придаточный элемент, то теперь стало сутью и содержанием его поэзии. Изменился и сам поэт. При первых встречах с батюшкой он нередко жаловался на то или иное обстоятельство или выражал неудовольствие по поводу какого-либо человека. Отец Андрей одергивал его: «Ты христианин, нельзя тебе жаловаться. Смирись и терпи». Батюшка говорил, казалось бы, простые вещи, но в них был ответ на все извечные вопросы: надо любить, всегда любить, а то ведь как бывает – только-только начинаешь понимать, для чего ты нужен, что и как делать, а времени не осталось…

Иногда отец Андрей приходил к Розовскому в компании с другими священниками. Пришел как-то с архиепископом Братским и Усть-Илимским Максимилианом. Священники, как правило, люди творчески одаренные — Владыка  хорошо пел, а отец Андрей читал свои стихи. Со временем сложился обычай: каждый день рождения батюшка Андрей приносил по иконе, из которых со временем вырос иконостас. И всякий раз, распивая чаи и беседуя о том и сем, кто-нибудь обязательно ронял:

— Благостно у тебя…

Розовскому и самому нравилась своя «обитель». Многие говорили: обменяй четвертый этаж на первый, всё легче подниматься. Но обезножив, он как никогда остро чувствовал себя частью этой квартиры. Пальма, которая уже много лет подпирала потолок, теперь казалась ему родней березки, а слушая бесконечную трескотню своих попугайчиков Кешки и Бэлки, он нередко думал: «Я уже в раю»…

ЛЮБОВЬ

С появление Лиды квартира стала еще благостней. И не потому, что она умела готовить вкусные пироги и быстро сервировать стол к приходу гостей, нет, всё было гораздо глубже и необъяснимее – в доме словно поселился ангел, чистая душа. Это чувствовали даже попугаи: когда Лида начинала играть на синтезаторе, пели, ничего не слыша, как глухари на току…    

В его жизни было много женщин, но только троих он любил по-настоящему. С первой было точь-в-точь как в песне — любовь нечаянно нагрянет, когда ее совсем не ждешь. Он сидел на уроке и слушал ответ своей одноклассницы — её звали Ира. Слушал раньше – и ничего, а тут вдруг зацепило. Посмотрел на неё — и всё! Теперь он думал о ней днем и ночью и чувствовал себя то героем, то полностью сдуревшим человеком. Однажды вечером он отнес ей записку, кричащую о его воспаленных чувствах, а на следующий день было стыдно идти в школу. Сидел и прятал глаза, но на первой же перемене она подошла к его парте и протянула ответную записку: «Юра, я знаю, у тебя плохо с математикой, и я могла бы тебе помочь». Конечно, он тут же согласился, хотя с математикой у него было лучше всех в классе.

Арифметика их любви не содержала никакого расчета, но расстались они также внезапно, как сошлись. После школы Ира поехала учиться в Красноярск и там нашла другого. Юра учился на энергетическом факультете в Индустриальном и тоже не ждал ее. С Татьяной, первой своей женой и второй любовью, он встретился в институте. Она училась на том же факультете, курсом старше, но сходив в декретный отпуск, сравнялась с ним. Бурное начало переросло в однообразные будни семейной жизни, и когда однажды, спустя одиннадцать лет, Татьяна ушла от него, он не удивился.

— Она молодец. Когда я заболел, увезла меня в Иркутск, нашла нужных врачей, ухаживала за мной, — давно подавив в себе разочарование, говорит Юрий. – И в чем ее винить, если она просто влюбилась? Влюбилась в моего лучшего друга и ушла к нему. Я  расстраивался недолго. Через год уехал в отпуск к родителям и там прочитал письмо, в котором она писала, какой я нехороший. И только тогда я понял, как много плохого сделал ей. Женились мы по молодости, не нагулявшись. Внимания уделял ей мало, не изменял, но часто не ночевал дома, гулял с друзьями, а она не верила этому. Почему-то ничего не дарил — цветы только к праздникам, украшений вообще не было – сейчас жалею об этом, хотя и понял: это была не любовь, и наши отношения завершились тем, чем и должны были завершиться…

— Врагов у меня нет. Может быть, я для кого-нибудь враг, но это несчастье того, кто так думает, а не мое. Мне приятно жить среди хороших людей, и если на самом деле не всё так хорошо, как хотелось бы, я начинаю себя обманывать: «Хорошо-то как, Господи. Боже мой, хорошо как». Так удобнее. Это какое-то приспособленчество, и потом, конечно, понимаешь: этот человек оказался еще тот, да и сам я порядочная сволочь. В моей жизни часто так бывало: человек дружил со мной, дружил, а потом вдруг перестал со мной разговаривать. Я спрашиваю, вытягиваю, за что  меня вдруг перестали уважать и любить, а бесполезно, молчат. И только сын Владик, мой сын и Тани, по-прежнему любит меня, а я его…   

ЛИДА

С Лидой он встретился, будучи уже многоопытным по части женских чар и, даже находясь в инвалидной коляске, интерес проявлял далеко не к каждой. Познакомила их поэтесса Женни Ковалева. Юре нужен был композитор: в городе объявили конкурс на гимн Братска, он написал стихи, а музыки не было.  Женни вспомнила о Лиде – вот почему-то, кажется, не случайно: Лида работала концертмейстером во дворце творчества детей и молодежи, на досуге занималась сочинительством музыки и была убийственно одинока, будто потерялась в этом мире и не знала, куда брести …

Лиду он «заметил» не сразу. Ему никогда не нравились женщины с таким типом лица, таким тембром голоса, и он даже не думал о каком-либо сближении, но длительное общение даром не прошло – он смотрел, смотрел, смотрел – и увидел родственную душу. Удивительно, но лицо Лиды, словно изменившись, и тембр стали казаться ему прекрасными…

Женщина, по его мнению, должна быть красивой, чистой, искристой, чуть грешной, но не опущенной. Одно дело флирт, другое – распущенность. Шарм женщины в том и состоит, чтобы завести мужчину и оставить ни с чем, думал он. Впрочем, как это ни с чем? А ощущение тайны, загадки – разве этого мало? Правда, и себе он поблажек не давал: мужчина должен быть благороден, иметь мозги, всё остальное — по вкусу…

Он нередко встречал женщин, внешний вид которых говорил: перед тобою идеал, совершенство. Но стоило им раскрыть рот, как  становилось скучно. Мат в устах женщины вызывал омерзение, и если он слышал непотребное от кого-то из своих подруг, то тут же  прекращал какие-либо отношения. Знакомые называли это снобизмом или еще чем-то в этом роде, но Юру оправдывало одно обстоятельство —  не было случая, чтобы он выругался при женщине. «Если приспичило, отойди в сторонку и скажи, что хотел, но при дамах – ни-ни», — говорил он. Удивительно, но Лида, несмотря на агрессивное окружение, соответствовала всем его требованиям. Бывает же такое! Это, наверное, и есть судьба, думал Юрий, но действовать не решался. Иногда они часами говорили о музыке и стихах, в нем что-то закипало и хотелось это высказать, но дальше комплимента, связанного с её творчеством, дело не шло. Ему действительно нравилась её музыка. Юрий с молодости играл на гитаре, сочинял песни, сам исполнял и знал кой-какой толк в этом искусстве. Прошло пять или шесть месяцев, прежде чем он почувствовал, что эта женщина по-настоящему ему интересна, необходима, и сказал ей об этом.

— А ты мне сразу понравился, — ответила Лида. – Но я боялась, робела: поэт, член союза писателей…    

Жизнь обретала смысл и новые краски. Он посвящал ей стихи, писал о ней, для неё. Но всё когда-то проходит, меняется, и это тревожило. Пугали даже собственные стихи, в которых чувствовалась эта тревога, сиюминутность и непостоянство нашего мира.

Мы с восхищеньем наблюдали,

Как, оставляя в небе след,

Александритовые дали

Меняли к вечеру свой цвет…     

Но прошел конфетно-цветочный период, а он всё писал для нее…

Побывали в ЗАГСе – а он писал…

ВЕНЧАНИЕ

— Я сразу решил: если женюсь, то буду венчаться. Когда женишься,  просто радость, а венчаешься – льётся свет. Я это видел…

Звучала молитва, потрескивали свечи. Отец Андрей, друг и духовный наставник, вывел их на рушник пред аналоем, дал в руки свечи, и ему показалось, будто где-то вверху включили фонарик. Этот яркий, струящийся свет, как взгляд Бога, Юрий видел и чувствовал во время всего обряда  — и когда прозвучало «Венчается раб Божий Юрий рабе Божьей Лидии, во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Аминь», и после  тайносовершительной молитвы («Господи, Боже наш, славою и честию венчай их»), и когда батюшка повел их вкруг аналоя. И даже после того, как Сережа Губарь вывез его из храма и водрузил на переднее сиденье авто, а Юля, племянница Лиды, чтобы подчеркнуть торжественность момента, подъехала на коне, Юрий продолжал щуриться, чувствуя этот свет. Почему-то вспомнился случай из детства. Однажды летом, ему было около пятнадцати лет, вместе с двоюродным братом Олегом сбежали из дома и отправились в неведомые края. До Красноярска доехали на товарнике и решили осмотреть город. Зашли в какую-то церковь, как в музей, и попали на отпевание. Усопший, с большой окладистой бородой, возлежал в гробу, и над ним благостно пел детский хор. В какой-то момент покойный вдруг повернулся в гробу, сел, равнодушно посмотрел на Юрия и снова улегся. Юрий был готов поклясться, что покойный посмотрел на него, но лишь рассмешил брата. Вот и сейчас, наверное, никто не видит этого сияния, кроме него. Он не знал и не спрашивал, что чувствовала жена, но видел, что и она счастлива. Господи, как ему повезло…

Ты помнишь, как нам голову укрыли

Два свадебных обрядовых венца,

Как вдруг затрепетавшие, как крылья,

Взлететь хотели души и сердца…

Шло время. Юра по-прежнему сидел в коляске, Лида стояла рядом, александритовые дали загорались каждый вечер, меняли свой цвет, но ничего не менялось.

Сергей МАСЛАКОВ 

20. 12. 19

СТИХОТВОРЕНИЯ ЮРИЯ РОЗОВСКОГО

В ноябре 2019 года из жизни земной в жизнь вечную ушел протоиерей Андрей Огородников, четверть века служивший в братском храме Всех Святых, в Земле Российской Просиявших. На девять дней Юрий писал: «… Мне, Юрию Розовскому, как его другу, много лет прошедшему рядом с этим замечательным человеком, хочется сегодня помянуть его молитвой и стихами, посвящёнными ему. Стихами, на которые он вдохновлял меня при жизни и вдохновляет после смерти.

Благодаря батюшке, беседам с ним, его терпеливому и доброжелательному общению, я – ярый атеист, пришёл к Богу и вере. Так мой друг стал моим духовным наставником, ненавязчиво направляющим меня на путь истинный».

 В СВЕТЁЛКЕ

(Протоиерею Андрею Огородникову)

Крючок лёг в петельку на ставнях,

Окно до утра затворив.

Мой добрый духовный наставник

Забылся, в преддверье зари.

Пока ещё с улицы в щёлки

Румянец её не проник.

Лишь тускло мерцает в светёлке

Лампады горящий «ночник».

Молитвенно замерли тени,

Боясь потревожить покой.

И к книге раскрытой священник

Припал, как к подушке, щекой.

Он что-то шептал полусонно,

Лишь губы дрожали едва.

А Матери Божьей икона

Внимала негромким словам.

Сверчки и цикады, молчите,

Ещё не приспела пора.

Мой добрый духовный учитель

Пускай отдохнёт до утра.

Став настоятелем храма «Всех Святых…» ещё в молодые годы, в так именуемом «возрасте Христа», Андрей Огородников десятилетия посвятил его строительству и обустройству. Его трудами и молитвами в городе возводились новые храмы, появилась православная гимназия, православные центры и многое другое. Пусть при жизни его это и не получало достойной оценки, но не это было важно ему. Его служение Богу было его наградой:

СЛУЖЕНИЕ

(Протоиерею Андрею Огородникову)

В служении Богу ни много, ни мало,

А лет два десятка уже пробежало.

Безмерность молитв и бессонность ночей,

Курение ладана в треске свечей.

Слова покаяния, слёзы, молитвы,

Хула и с лукавым неравные битвы.

И боль поражений, и радость победы,

Любовь и смиренье, гордыня и беды.

Священник не ропщет, он молится тихо,

О том, чтобы в мире не сделалось лиха,

Ни чёрного мора, ни лютой войны,

О нас, о прощении нашей вины.

О детях своих, о невинных всех чадах,

О тех кто в Раю и о узниках ада,

О том, что б живые узрели дорогу,

Ведущую к истинной вере и Богу.

О власти любви, о безвластии денег.

О многом, о многих молился священник.

Под звуки молитвы и клироса пенье,

Он встретил свой третий десяток служенья.

Немногие вспомнили это. И пусть.

А я за него помолюсь, помолюсь.

Август 2012 г.

Как в большинстве семей православных священников, у отца Андрея и матушки Натальи было много детей. Четырёх сыновей — Павла, Илью, Прохора и Кирилла — вырастили они и воспитали в любви к Богу и людям. А Прохор поступил в духовную семинарию и, окончив её, тоже пришёл в храм:

СЕМИНАРИСТ

(Прохору Огородникову)

Небо в дымке, солнце светит блёкло.

Голос – тих, но задушевно чист.

Песню на стихи поэта Блока

Молодой поёт семинарист.

Те стихи, в которых дева пела,

За людей просящая Творца.

Где-то вдалеке тайга горела,

И горело сердце у отца.

Радостью горело и любовью,

И желал священник одного:

– Можно б было заслонить собою

От несчастий сына своего.

От несправедливости и злобы,

От хулителя и от льстеца…

А семинарист всё пел тихонько, чтобы

Хоть чуть-чуть порадовать отца.

05.08.2013

Нелёгок и тернист был Батюшкин путь. Не только улыбки и добрые слова сопровождали его. Были и злоба, и хула, и непонимание. Клевета и поношение шли рядом с благодарностью и поддержкой. Но вера и молитва, смирение и любовь вели православного священника:

У ИСТОКОВ ВЕРЫ ПРЕДСТОЯВШИМ

(протоиерею Андрею Огородникову)

Всем святым, в России просиявшим,

Смотрится на землю нынче с грустью.

У истоков веры предстоявшим,

Тяжелее всех добраться к устью.

Родником пробилось слово Божье,

Проточившись сквозь безверья камни.

Засыпать его пытались ложью,

Вдруг оно под ложью в землю канет.

И, утихнув, совесть не разбудит

Чтоб молчала та от пересыпа.

Но всегда в России были люди,

Не дававшие родник засыпать,

Расчищавшие ему дорогу

Через все завалы и пороги.

И вели других с собою к Богу,

Первыми размазживая ноги.

Разрывая связки, мышцы, жилы,

Сердце надсаждая смертной болью,

Кости переламывыя, жили,

Потому что с верой и любовью.

И учили нас любви и вере,

Чувствам самым светлым, настоящим.

Счастья им, по самой высшей мере,

У истоков веры предстоявшим!

11.11.2017

СВЯЩЕННИК

(отцу Андрею Огородникову)

Мне уже почти не больно.

Сердце ноет, но не так.

И рука моя невольно

Не сжимается в кулак,

А слагаясь в троеперстье,

Прикасается к челу.

Я священник, я наперсник

Божий – гнев мне ни к чему.

И хулу, и оговоры

Я приемлю и смолчу.

И не стану длить раздоры,

Помолюсь, зажгу свечу.

И смирюсь. Ведь я священник,

Я гонящим не ропщу.

И не будет мне прощенья,

Если я их не прощу.

Что ж, прощаю всем смиренно,

Не сужу и не гневлюсь.

Дух бессмертен, тело бренно,

Я за души их молюсь.

17.03.2018

Но всё же, сердце, надорвавшись, не выдержало непосильной, сверхчеловеческой тяжести. И девять дней назад отца Андрея Огородникова, моего друга и наставника не стало. И даже мне, как поэту, тяжело выразить всю скорбь охватившую меня и, я абсолютно уверен, многих обласканных им и тех, кому указал он истинный путь:

СМЕРТЬ ДРУГА.

(Протоиерею Андрею Огородникову)

Когда умирает друг,

Тогда умирает мир. 

Со всеми его людьми,

С домами его со всеми.

Весь мир испускает дух,

Когда умирает друг,

И в краткий прощанья миг,

Сжимаются жизнь и время.

Но память о нём жива,

Она не уходит с ним.

И ею мой друг храним,

Пока я живу, нетленен.

У гроба слышны едва

Молитвы моей слова.

И в зале свечей огни

Как слёзы роняют тени.

И Божьего храма свод,

Рыдая приник к стене,

И бликами на окне

Глядит на пришедших строго.

И к Богу меня ведёт,

Греховных в обход тенёт,

Открытая другом мне

Им пройденная дорога.

22.11.2019