Глава 1
«УДАРНАЯ ВАХТА»
Первый журналистский материал под моей фамилией был опубликован в двадцатых числах июня 1981 года в областной газете «Советская молодёжь». Этот текст в сто строк ничего из себя не представлял и необходим был для поступления на отделение журналистики. Сейчас, спустя годы, я понимаю, что этот первый порыв к профессии был интуитивно правильным, а тогда я передумал и выбрал филологию в чистом виде. Журналистика – это разве наука, рассуждал я и, общаясь со студентами-журналистами, отмечал, что учиться их будущему ремеслу — дело пустейшее и совсем необязательное: если «родился баобабом и будешь баобабом тыщу лет, пока помрешь». Хотя, конечно, кой-какая грамотёшка журналисту всё же не помешает.
А вот учиться на филолога был смысл: все пять лет, денно и нощно, я только тем и занимался, что читал, а это было моё любимое занятие. Диплом, тем не менее, защитил на «отлично» и был даже отмечен на филологической конференции.
После второго курса можно было перевестись на отделение журналистики. Декан факультета Нина Баканова предоставила мне такую возможность, но я отказался: мечтал стать серьёзным литератором, а для этого, по тогдашним моим понятиям, требовались углубленные знания, которые, как по-прежнему я считал, мог получить, только оставаясь филологом. Зря считал. Хрен редьки не слаще. Что журналистское образование, что филологическое, даже элитарно-престижное, всё равно привело бы меня туда, где я и оказался. Всё зависит от человека и от того, что у него на лбу написано с обратной стороны.
Мой сокурсник Витя Михайлов, не очень любивший классическую литературу и русский язык, на журналистику перевелся. Характер его больше соответствовал этой специальности — он отличался некоторой склонностью к авантюризму и разгулу, что мало сочеталось с «облика морали», предъявляемой профессии учителя, к чему нас собственно и готовили. В дальнейшем он вернулся в Читу, откуда был родом, и устроился работать в газету «Забайкальский рабочий». Писал статьи на криминальные темы, и 11 мая 1996 года тело журналиста Михайлова со следами насильственной смерти было найдено на улице. Копая подробности его ухода, коллеги так и не смогли ни в чём уличить омоновцев, якобы избивших его. Зато подтвердили тот факт, что покойный в те дни не всегда был трезв. Вспоминаю Виктора Михайлова в юности и никак не могу его представить в качестве журналистского расследователя. Дело-то в общем серьёзное, а он был весельчак, гуляка и страстный любитель жизни во всех её проявлениях.
В 1987 году я стал обладателем диплома по специальности русский язык и литература, и начались рабочие будни. По распределению я попал в сельскую школу посёлка Средняя Муя, 250 километров от Иркутска, продержался там меньше года вместо трёх и полулегально отбыл на самолёте малой авиации обратно в Иркутск. Был дворником, работником на звероферме в пади Топка и, наконец, стал учеником печатника в типографии. Таким вот странным образом я приближался к профессии журналиста.
Типография на улице Советская, 109 была короткой, но запоминающейся остановкой на той зигзагообразной дорожке, по которой тогда я двигался. Прежде чем в газетах по-настоящему появились мои статьи, мне довелось поучаствовать в изготовлении этих самых газет и понять на собственной шкуре, что занятие печатника – дело в прямом смысле грязное, чумазое, потное, физически тяжелое и нервное, хотя и с приличной зарплатой по тому времени.
Первую неделю в печатном цехе считаю чуть ли не маленькой колымой. Рабочая смена начиналась в 00 часов и завершалась не раньше 12, но чаще в 13 и даже между 14 и 15 часами. Отправлялся домой отсыпаться, следующие сутки, день и ночь, валялся в кровати, а потом опять в 00 — к станку, то бишь к машине для печатания газет. Этот ненасытный агрегат нужно было заправлять полутонными рулонами газетной бумаги, что я и делал, напрягаясь до дрожи в коленях. Бумага широкой лентой протягивалась вверх, на следующий этаж, где за пультом находился мастер-печатник, руливший всем процессом, и ему можно было только завидовать.
Печатали мы центральные газеты «Правда», «Комсомольская правда», «Известия», «Труд», «Советская Россия», «Красная Звезда». Тиражи по СССР были многомиллионными и, хотя на Иркутскую область, которую обслуживала типография, приходились каких-нибудь 1-2 процента, всё равно количество экземпляров газетной продукции для местных нужд было более чем внушительным. К тому же за те два месяца, что я трудился учеником печатника, в Москве состоялся пленум ЦК и вскоре начал свою работу очередной съезд КПСС. Нумерация полос всех центральных газет перевалила двухзначное число, они заметно утолщались и распухали за счёт бесчисленных публикаций пространных речей первых лиц партии, длинных резолюций и постановлений, бесконечных решений и партийной документации. Причём все эти газеты были похожи друг на друга, будто выходили под копирку, и отличались только названием.
Чтобы поспевать за всё возрастающими объёмами печати требовалось всё больше тонн газетной бумаги, физических затрат и рабочего времени. К утру люди начинали утомляться. Во время двух 30-ти минутных ночных перерывов нам выдавали в столовой бесплатно по пол-литровой бутылке молока и обед из блюд с двумя-тремя весьма увесистыми котлетами или несколькими жирными и толстыми сосисками-сардельками. Или крупными кусками варенной или тушеной говядины-свинины, и полагалась добавка. К 10 часам утра приходила усталость, в 11 – отупение, в 12 — так и порывались бросить работу; в 13 – уже действовали машинально, и хотелось, как английскому луддиту, разрушить агрегат, в 14 и 15 – на последнем издыхании, но тут раздавался гудок, означавший, что тираж на сегодня отпечатан.
Два месяца я тянул эту лямку. В первый мне заплатили свыше трехсот советских рублей, во второй – под четыре сотни. Деньгами я был доволен, а вот условиями работы и всем прочим, что с ней связано, – категорически нет. Начальство убеждало, что я втянусь, из ученика выйду в мастера, и мне станет легче, а денег будут платить всё больше, и откроются фантастические перспективы. Но было уже невмоготу, и наплевать на щедрые посулы.
Когда я уходил из типографии, то уже понимал, что пора пристраиваться в журналистику. Первой промежуточной остановкой на этом пути была редакция газеты «Ударная вахта» — орган печати Восточно-Сибирского речного пароходства.
С этой газетой я познакомился, когда учился на пятом курсе университета. Здание редакции – двухэтажный кирпичный и ещё не обшарпанный особняк – находилось на улице Нижняя Набережная на берегу Ангары в недалёком соседстве с университетским корпусом. В редакции работали два моих приятеля-филолога — Игори Перевалов и Подшивалов, или, как их еще называли, Переподшиваловы.
Несмотря на созвучность фамилий, совместную учебу и работу, Перевалов и Подшивалов были, как небо и земля: Перевалов человек творческий, пишущий в тиши лирические стихи, и «громовержец» Подшивалов, увлекавшийся анархизмом ещё в школе. Цитирую «Иркипедию»: «В студенческие годы (Подшивалов) участвовал в издании альманахов «Архивариус» и «Свеча», в которых опубликовал эссе о теоретиках анархизма Бакунине и Кропоткине, а также очерки о народовольцах и Сергее Нечаеве, ставшем впоследствии прообразом отрицательных героев романа Ф.М. Достоевского «Бесы». Эти очерки вызвали неоднозначную реакцию преподавателей и партийного руководства филологического факультета. После того как на собрании, посвященном обсуждению «Свечи», Подшивалов провозгласил: «Я считаю Нечаева выдающимся революционером, а Достоевского — знаменем реакции», был обвинен в пропаганде терроризма. После окончания университета многие годы не мог работать по специальности, был дворником и сторожем. В конце 1980-х участвовал в работе Социалистического клуба, возродил «Свечу». После знакомства с активистами московского клуба «Община» принял участие в создании сначала Всесоюзной Федерации социалистических общественных клубов, затем — Конфедерации анархо-синдикалистов (КАС). Делегат всех съездов и конференций КАС, член Федерального совета (от Сибири), постоянный автор самиздатской периодики — журналов «Община» и «Сибирский Тракт», газеты «Воля», информационного бюллетеня «КАС-Контакт». В 1989 участвовал в обороне «дома на улице Фурье» в Иркутске (из дома пытались насильственно выселить жильцов), после возбуждения уголовного дела против участников обороны — принимал участие в голодовке протеста в сквере им. Кирова. Летом 1990 организовал и провел Байкальскую конференцию сибирских групп КАС «Мемори». Весной 1991 был одним из организаторов сбора денег и продуктов для забастовочных комитетов Кузбасса. В августе 1991 находился на баррикадах у Белого дома. В середине 1990-х — участник лагерей протеста против АЭС в Тимелине (Чехия), Кольской и Ростовской АЭС (Россия). В начале 2000-х входил в оргкомитет общественной организации «Областнические Альтернативы Сибири».
Вот такой у меня был друг.
«Переподшиваловых» взяли на работу в штатные журналисты многотиражки почти сразу же после окончания университета. В течение полутора лет я регулярно заходил к ним в гости и поместил с их помощью в газете несколько небольших заметок. А главное — познакомился воочию с журналистским бытованием, и оно мне понравилось.
«Ударная вахта» — типичная ведомственная газета советского времени. На её четырех полосах два раза в неделю печатались статьи на идеологические и производственные темы, разбавленные всякой мелочёвкой, имевшей касательство к прозаическим и поэтическим опусам. Главный редактор газеты Юрий Самсонов, иркутский писатель, автор романа «Стеклянный корабль», был особенно известен тем, что в 1969 году, когда был главным редактором литературного альманаха «Ангара», опубликовал на его страницах «Сказку о тройке» А. и Б. Стругацких, за что получил втык по партийной линии и был отстранён от должности. В ведомственную многотиражку ему помогли устроиться по линии областного отделения Союза писателей РСФСР за пять лет до выхода на пенсию, чтобы размер этой самой пенсии достиг максимального уровня для рядовых советских граждан — 120 рублей.
На своём скромном посту Юрий Самсонов не унывал. Внешне он был человеком серьёзным и частенько пребывал со строгим выражением лица, с которым резко контрастировали его приметная шевелюра и усы с запрятанной в них улыбкой.
Работа в такой газете, как «Ударная вахта», для большинства нынешних журналистов выглядит как несбыточная мечта: недурственная зарплата, нескучные командировки по Ангаре, 8-часовой рабочий день с необременительными требованиями к трудовой дисциплине и более-менее свободным графиком. Рабочий материал и источники информации всегда были под рукой, в десяти минутах ходьбы, в здание управления речного пароходства на улице Чкалова, с двумя якорями при входе. Для разнообразия можно было отправиться в поездку на речном транспорте в трудовые коллективы на места.
Кроме двух парней-филологов в редакции ещё трудилась Людмила Ходыкина, старше их, оборотистей, по-своему умней, нормальная и доброжелательная, но всегда готовая на отпор журналистка. На талант не претендовала, как мужская часть редакции, но занимала своё по праву законное место и порой давала фору своим донельзя самовлюблённым коллегам. Позже она станет главным редактором, сменив на посту Юрия Самсонова незадолго до закрытия газеты.
Редакция располагались в живописном месте вблизи исторических строений Курбатовских бань, пребывавших уже в невозвратном развале, и занимала второй этаж кирпичного дома в глубине обширного двора с высоким забором, металлическими воротами, и густыми зеленными насаждениями. Крошечный кабинет главного редактора; несколько просторнее комната для корреспондентов; комнатушка для секретаря-корректора-машинистки в одном лице по имени Зоя; узкий коридор; комната, где размещалась Зоина же бухгалтерия; и деревянный лестничный спуск на первый этаж – вот и все владения «Ударной вахты».
Там всегда было укромно, уютно и тепло. Главный редактор то и дело курсировал из своего кабинетика к журналистам, они же заходили к нему очень редко. Общение в основном группировалось вокруг трёх тем. Во-первых, конечно же, львиную часть времени отнимало решение насущных рабочих вопросов по газете; во-вторых, все любили побалагурить и обменяться мнениями по другим разнообразным и жизненно важным вопросам; и в-третьих, когда гас рабочий пыл и отпадала необходимость быть начеку, отправляли гонца за винцом или пивом. По соседству с редакцией располагались:
1.Пристань для пассажирских пароходов, курсирующих до Братска, а при пристани ресторанчик с торговлей на вынос.
2. Кафе-стекляшка «Ветерок», где нам, журналистам, предоставлялась точно такая же услуга.
3. Приткнувшийся к забору пивной ларёк.
4. Магазин «Продукты» с вино-водочным отделом.
Из выше перечисленного не трудно сделать вывод, что проблем со спиртным у нас не было и быть не могло. Выпивку и закуску раскладывали на широком белом подоконнике в комнате для журналистов, прикрывали окно шторкой – и понеслось. Сначала в это сакральное место подходили все вместе, толкаясь, а потом поодиночке, по мере необходимости, чтобы, как говорили, «причаститься». Выпивали и закусывали в «Ударной вахте» ещё скромно, не так бурно и часто, как потом было принято и осуществлялось каждую божию неделю в редакции газеты «Советская молодежь».
Процесс журналисткой работы в редакции был однообразен, но необременителен. Подготовить два раза в неделю четырём журналистам (главный редактор иногда тоже пописывал) четыре полосы формата А-4 – плёвое дело. Сейчас это с лёгкостью делает один журналист, а в то время были ещё и помощники-рабкоры, которые строчить, ох, как горазды. Помню, как писали заметки шариковой или чернильной ручкой, секретарь Зоя отстукивала их на пишущей машинке, относила главному редактору, он вносил правки красным и синим карандашом, Зоя перепечатывала, и листы перемещались на стол корректора всё той же Зои и после повторного просмотра Самсоновым уже складывались стопочкой опять же Зоей в картонную папку, которая завязывалась тесёмочками на бантик, и дежурный по очередному номеру отправлялся с ней в типографию по адресу ул.Советская-109.
В 1991 году газеты не стало. Переподшиваловы покинули редакцию ещё раньше — их взяли в «Советскую молодёжь», парни-то были очень способные. Прошло почти 30 лет, но мне до сих грустно и весело, когда вспоминаю «гениальное» стихотворение действительно талантливого Перевалова, который почему-то не стал ни поэтом, ни журналистом, а «главным иркутским фонтанщиком»:
Город в сумерки одет
Средь унынья небывалого,
Хмур декабрьский рассвет,
Словно морда Подшивалова…
Где я был, не помню сам:
Прошлый день к собакам выкинут…
Голова трещит по швам,
Словно джинсы на Ходыкиной.
И свистеть уже устав
Средь предместья полусонного,
Вдалеке гудит состав –
Длинный, как роман Самсонова!
Глава 2
ЗА «ЭФФЕКТИВНОСТЬ СНАБЖЕНИЯ» И «ДПР»
Мой жизненный маршрут совершил очередной зигзаг — я пошел в лесорубы. Хотел пожить в тайге, вдалеке от города, ну и, конечно, зашибить деньгу.
Жизнь в лесу продолжалась около года. Этого срока вполне хватило, чтобы угомониться-успокоиться и выбросить из головы кой-какую дурь. По возвращению из тайги я сразу же продолжил манёвры по внедрению в журналистику. Второй и опять промежуточной остановкой на этом пути стала редакция газеты «За эффективность снабжения» при Иркутскглавснабе.
Штатным журналистом этой редакции работал мой будущий босс Владимир Симиненко. С ним я учился на филфаке до 3-го курса, потом он ушёл в армию, отслужил в танковых войсках Забво поваром, вернулся на гражданку, и Переподшиваловы по знакомству (через Юрия Самсонова) помогли ему устроиться на должность корреспондента в эту газету. Место, надо сказать, было, тёпленьким, если учесть невысокий уровень профессионализма, которым тогда обладал Симиненко. Впоследствии он, конечно, стал журналистом и что-то написал, но его сила была в другом, и она скоро проявится очень заметно и весомо. Он станет деловым человеком, бизнесменом. Но тогда, в 1988-1990 годах, он был просто Володя, писал информашки с заметками в каждый номер и тискал большие и серьёзные компиляции. Помню одну из них — статью о замученном в НКВД учёном Вавилове.
Я также накропал пару довольно обширных статеек на снабженческую тему. Часто приходил к Симиненко, поговорить и поиграть в настольный теннис. Редакция тогда находилась в двухэтажном доме напротив маленького архитектурного шедевра — здания железнодорожного вокзала.
Главным редактором газеты «За эффективность снабжения» была женщина средних лет, которая вела себя как-то незаметно. Ведущий журналист газеты, мужчина в расцвете лет по имени Борис, также не стремился чем-то отличиться. На этом фоне Володя, конечно, выделялся, но однажды поругавшись с главным редактором, вынужден был уйти в свободный полёт. И всё бы ничего, но мне кажется, именно тогда, в «Эффективности», Володя начал поднабираться несколько пренебрежительного и примитивного отношения к журналистам, которое он мне как-то высказал в отвлеченной форме: собирать, мол, информацию и писать статьи в газеты – это как черпать дерьмо из бочки большой или маленькой ложкой в зависимости от способностей журналиста и статуса печатного издания. Может быть, это была вполне нормальная трансформация из корреспондентов в руководители, но мне она не понравилась.
Мы расстались, но ненадолго. В ноябре 1991 года года по рекомендации Симиненко меня взяли корреспондентом в штат одной из первых частных газет Приангарья «ДПР». Володя был в составе учредителей газеты и заместителем её главного редактора. Газета «ДПР» — партийное, политизированное издание — не имела шансов на сколько-нибудь длительный срок существования, и меня взяли в надежде хоть как-то его продлить — разбавить сухую политическую писанину материалами на социально-бытовые темы и вести колонку происшествий.
Первый блин на этом поприще вышел для меня не просто комом, а полной несуразицей, чуть не завершившейся скандалом. В поисках сведений о дтп, карманных кражах, хищений из автомобилей, киосков и прочего мелкого криминала случайно наткнулся на факт пожара, происшедший на первом этаже сразу в двух квартирах в доме по бывшей улице Блиновской (ныне Партизанской). Там я появился на следующий день после ЧП и стал ходить вокруг да около, искать и расспрашивать очевидцев, чтобы с их слов дополнить две строчки из сводки, полученной мной в Октябрьском районном отделении милиции. Кто-то из соседей ляпнул, что в этих квартирах жильцы гнали самогон, и поэтому, мол, произошло воспламенение и пожар. Я навострил уши и решил воспользоваться этим схваченным мной на лету домыслом. Подготовил заметку на 70 строк, где тема самогоноварения заняла центральное место. В общем чтобы отличиться, расписал с усердием и фантазией то, чего могло и не быть. Высосал, как говорится, из пальца, или взял с потолка. Эта «информашка» была опубликована в «ДПР» на первой полосе, что свидетельствовало о некотором моём успехе как корреспондента. Или о том, что газета уже дышит на ладан.
После публикации прошло дня три, и однажды в кабинете для журналистов раздался телефонный звонок. Я был рядом и поднял трубку. По голосу, прозвучавшему из телефонного аппарата, сразу понял, что звонят по мою душу. Рассерженный женский бас требовал к телефону главного редактора и журналиста лживой статейки под названием «Горим синим пламенем» и возмущался газетной клеветой о причинах пожара в квартирах. Сказав, что главный редактор сейчас отсутствует, а журналист не может поговорить с нашей уважаемой читательницей, я оборвал телефонный разговор на фразе, прозвучавшей примерно так: «Приду в редакцию и устрою вам. В суд подам…». В редакцию, к счастью, никто не пришёл и в суд не подал, но у меня осталась глубокая зарубка на всю дальнейшую профессиональную жизнь: если уж врешь, то делай это умело. Лучше, конечно, вообще не врать, но так не бывает, — у каждого ведь своя правда.
В преддверии политики так называемой шоковой терапии, ноябрь-декабрь 1991 года, когда цены на продукты и товары в магазинах взлетели на порядок-другой, иркутский мясокомбинат, расположенный в предместье Жилкино, стал поставлять населению некачественную продукцию. От меня требовалось узнать, так ли это на самом деле, и как можно больше насобирать информации по этому вопросу. Иркутяне, купившие колбасу и пельмени, жаловались, что продукция почти несъедобна и в ней отсутствует мясо как таковое. Приодевшись для солидности в свеженькую, только что купленную монгольскую дублёнку за 350 советских рублей, в эффектной меховой шапке, с мохеровым шарфом и в ботинках-казаках с блестящими шпорами на ногах, я прибыл рейсовым автобусом № 6 на окраину города. На территорию бывшей пригородной деревни Боково, где после её включения в городскую черту разместились цеха иркутского мясокомбината. Вместе со мной был фотокорреспондент Евгений Быков. Чтобы взять хоть какие-то разъяснения по интересующему меня вопросу, нужно было добраться до кого-нибудь из руководства, но их телефоны молчали, а на пути к их кабинетам стояла охрана. Как проникнуть через высокий кирпичный забор, чтобы хоть что-то там выведать? Я долго ломал голову, но тут, на мою удачу, появился грузовой автомобиль. Открылись ворота, он начал сворачивать, и в каменной стене образовалась еле приметная щель, я ринулся внутрь, проскочил мимо въезжавшего грузовика и сторожей, которые уже запирали ворота на засов, и, не останавливаясь на угрожающие окрики, поспешил завернуть за угол. А там ещё раз -за угол кирпичной постройки и ввалился в дверь, обитую жестью, преодолев тяжесть упора невероятно тугой металлической пружины со зверским скрипом и визжанием. Попал, наверное, в разделочный цех, но без работников, прошелся вдоль верстаков и столов, и выбрался через другой выход. На рельсах стоял товарный вагон, напротив — помещение типа ангара. Два парня в верхонках, робах и потёртых серых телогрейках выбрасывали руками из вагона на тачки кости, мослы, лопатки, черепа и рёбра, очищенные и просушенные до лоснящегося блеска (рожки да ножки от крупнорогатого скота) и отвозили их по бетонной дорожке внутрь ангара, где сваливали в кучу. Я заговорил с ними, представившись корреспондентом газеты, о которой они слыхом не слыхали. Но это обстоятельство не помешало нашему дальнейшему общению. Парни лет двадцати пяти. Один из них оказался разговорчивым и с юмором. Сразу, как само собой разумеющееся, сообщил, что все от простого работяги и охранников до директора тащат с комбината почти каждый день. Откуда же здесь, спрашивается, взяться пельменям и колбасе, изготовленным из натурального мяса?
— Вот эти рёбра и черепа перемалывают в костную муку, разбавляют всяким жмыхом, мукой и выдают за мясной фарш, — кивнув на кучу, сваленную в ангаре, сказал молодой человек, назвавший себя Дмитрием, и добавил, — только прошу в статье мою фамилию не сообщать.
Я не поверил ему – «обман» уж слишком явно был шит белыми нитками, чтоб остаться сразу необнаруженным. Но другого более подходящего разъяснения не получил, зато наслушался, как тащат, — откуда и через какие дыры, щели и прорехи уходят куски мяса и сала.
У товарного вагона за разговором с парнями меня и обнаружили два охранника, битюги битюгами и настоящие мордовороты, обмундированные в идеально чистые, чёрного цвета телогрейки, с блатной подвязкой шапок-ушанок на головах. Цапнули меня за руки такого принаряженного, форсистого, и надо сказать, вежливо, без физического нажима, довели до проходной и лёгким толчком выпроводили за пределы турникета, где меня поджидал фотокор. На всём пути следования по мясокомбинату они не произнесли ни одного грубого или ласкового слова.
Пришёл домой, набросал от руки свои впечатления от несанкционированного проникновения на территорию мясокомбината, описал свои блуждания в его закоулках, сцену разговора с рабочими, разгружавшими товарный вагон с костными останками, своё задержание и демонстративно цивилизованное выпровождение. Отпечатав на машинке два-три раза исправленный текст, ощутил, что получился он лихо написанным, с закрученным сюжетом, как раз в духе неожиданно наступившего времени. И удивился, когда в газете была опубликована информационная заметка, в которую из первоначального моего текста попало два с половиной предложения. Главный редактор ограничился сухим изложением мало что значащих фактов, а самые занятно написанные абзацы не пропустил, сославшись на то, что требовалась газетная площадь для размещения политической статьи одного демократического вождя из Москвы. На лицо возникло противоречие – между мной, непосредственной жизнью и главным редактором «с ненужной схоластической теорией». Думаю, что для читателей газеты интересней было бы познакомиться с написанным мною материалом о животрепещущей проблеме, нежели с пространной статьёй московских политиков, которых уже мало кто слушал и вообще перестал воспринимать всерьёз.
Полгода я усердно занимался сбором информации на мелкоуголовную тематику и отыскивал факты чиновничьего произвола по отношению к рядовым гражданам. Мне удалось опубликовать в газете три десятка статей разного калибра и качества. Я был типичным начинающим журналистом, жадным до работы, и сочинял, как получалось, набивая руку. Но на фоне политизированных материалов, поставляемых через главного редактора и правозащитника А.М. Любославского и его подруги Любовь Африкановны, мои статейки не терялись и были всё же востребованы немногочисленными читателями этой газеты.
Ведущим сотрудником «ДПР» был Геннадий Хороших, старше меня на два с половиной десятилетия. Ещё в 60-х, студентом-филологом, он выступил с открытым письмом в адрес ЦК КПСС, в котором критиковал марксистко-ленинское учение. Был исключён из комсомола и отчислен из университета с 4-го курса. По своей доброй воле отправился на север и работал там долгие годы. Вернулся в Иркутск, написал повесть, её отрывки даже напечатали в альманахе «Сибирь», а тут подоспела перестройка и гласность – самое время для неравнодушных представителей поколения шестидесятников. Журналист из него был почти никакой, слабый, писал какие-то резолюции и постановления, их охотно публиковали в «ДПР», но сомневаюсь, что кто-то их читал. Геннадий Хороших запомнился мне своим добродушием по жизни, хотя в середине 90-х годов при губернаторе Борисе Говорине , возглавив комитет по правам человека, отличался резкими высказываниями и деяниями, не свойственными чиновникам областной администрации. За что ему честь и хвала.
Здесь обязательно хочется вспомнить известного в узких кругах неформала Иннокентия Фодченко. Кешу, как все мы его звали. Он был активистом движения уличной демократии времён перестройки и, как мог, боролся за справедливость. Родился он в районном центре Залари, в областной центр перебрался в конце 80-х, какое-то время работал во вневедомственной охране, проживал на птичьих правах в комнате общежития трамвайного депо, а потом бесповоротно ушёл в неформальную политику. Но с ним я познакомился совсем по другому поводу — из-за его желания стать журналистом. Он пришел ко мне в редакции и подробно рассказал о каком-то правонарушении.
-Так в чём же дело, Иннокентий? Пиши строк на 70, обязательно опубликуем, — сказал я.
Он показал мне лист писчей бумаги, заполненной чернильными каракулями, какие выводят чуть ли не ученики начальных классов. Смысл написанного его рукой можно было разобрать с большим трудом и не с первой попытки. Тогда я заставил повторить сказанное им заново и стал набирать на печатной машинке, делая поправки и вставки с его слов. Таким манером через полтора часа возни появился текст, который завершала подпись – Соб. информ. Через несколько дней Кеша заявился в редакцию с новой порцией сведений, и я на печатной машинке повторил ту же операцию, подготовив две «информашки». Одна из них, средней значимости, была подписана в газете как «Соб. Информ», а вторая, об экстренной посадке пассажирского самолёта в Иркутском аэропорту, заслужила подпись И. Фодченко. И обе заметки заслуживали вполне приличный гонорар.
Тридцатилетний Кеша радовался, как дитя, тому, что стал журналистом и внештатным корреспондентом газеты. Такой бурной радости я не ожидал, был удивлён и даже растроган взрывному характеру его чувств. Наше сотрудничество продолжалось вплоть до моего ухода из «ДПР».
Газета запомнилась ещё тем, что по её заданию я побывал в своей первой длительной командировке — в горной «стране» Тофаларии — и написал об этом не то, что следовало на самом деле. Партийные установки главного редактора и его зама сослужили мне плохую службу, и не знаю, почему я не догадался пренебречь ими. Время, проведённое в Тофаларии – в посёлках Алыгджер и Усть-Нерха — было чудесным и запомнилось на всю жизнь. Красивая таёжно-горная природа, аборигены, своеобразная местная жизнь и даже проблемы и трудности просто-напросто просились на бумагу и хотели превратиться в печатные строчки. А я вместо этого развёл высокопарную тягомотину в духе перестройки и так называемых победителей пресловутого ГКЧП. Никогда себе этого не прощу…
И без того невысокий тираж «ДПР» падал и не мог не падать, несмотря на мои скромные усилия. На первом этаже Иркутского Дома журналистов, расположенного по знаменитой когда-то своим названием Тихвинской улице (ныне Сухэ-Батора), где размещалась редакция «ДПР», по вечерам на арендованном компьютере верстались номера другой частной коммерческой газеты под названием «Номер один». Газета дайджеста и объявлений, ценой в 1 рубль за экземпляр, сразу же взлетела вверх по тиражам и стала популярной чуть ли не среди всех категории читателей. Вскоре случилось противоестественное объединение «ДПР» и «Номер один» в одну газету, которая просуществовала в трёх или четырёх выпусках. Эта попытка спастись для «ДПР» завершилась исчезновением и забвением, а «Номер один» пошёл дальше своим путём, быстро набирая обороты. Владимира Симиненко как ценного сотрудника пригласили в «Номер», и там началась его стремительная и удачная карьера.
В это же время в «Советской молодежи» освободилась должность заведующего отделом писем, и я наконец-то устроился в настоящую газету, где работали одни профессионалы и лучшие перья области, и с высоты авторитета которой можно было поплёвывать на всю остальную прессу нашего региона.
Похожие статьи
Выпуск газеты
