Этот текст написан ещё до выборов и частично был опубликован в интернете. Кандидат в депутаты городской Думы Братска по округу № 6 Андрей Царенко сейчас находится на СВО и дал это интервью практически с линии боевого соприкосновения. К сожалению, для него как для кандидата это единственный способ рассказать своим избирателям о себе и своём видении ситуации.
До начала СВО Андрей Царенко был известен как общественник и волонтёр, во время наводнения в Тулуне он практически переехал в этот город, чтобы помогать людям. Когда была объявлена мобилизация, он работал на ТЭЦ и как специалист имел бронь от предприятия. Но наблюдая за ситуацией, с самого начала решил, что не может не пойти на фронт. Он пришёл в военкомат и написал отказ от брони, а в отделе кадров – заявление на приостановку трудового договора. Мобилизовали его 24 октября 2022 года.
Сейчас Андрей без малого уже 2 года на фронте, ему 35 полных лет. У него государственная награда «За храбрость» и ведомственные: «Участнику СВО», «За боевые отличия», «Укрепление боевого содружества».
– Андрей, ты помнишь свой первый бой? Запахи, звуки, чувства? Ты понимал вообще, что происходит, кто и откуда стреляет?
– В первом бою мне было страшно не так, как иногда бывает страшно сейчас. Мы тогда выбивали ВСУ из Шипиловки (ЛНР). Я пошел на боевую задачу с температурой, заложенным носом, больным горлом. Не страшно мне было потому, что просто ещё не видел последствий ранений, не знал ещё никого лично из погибших в бою. Мы шли пять километров по открытому полю с перебежками, потом четыре километра по скошенному осколками лесу. Рядом все рвалось, взрывалось, свистело, по нам работали АГС, пулеметы, РПГ, миномёты – земля горела и засыпала нас, падали деревья вокруг, и от внезапности взрыва страх был, а вот страха получить ранение не было, я тогда ещё не знал, как это бывает, у меня были представления об этом из фильмов. Я больше боялся, что не дойду, тогда я ещё верил, что «на месте вам всё выдадут», мы шли экипированные в бронежилет «Модуль-монолит», каску «Колпак 2.0», с вещмешками, в берцах – любой военный сейчас скажет, что воевать в этом решительно невозможно, но узнали мы об этом только на том боевом задании. Пару раз я ложился в грязь и просто лежал, ожидая, что меня сейчас убьют, но после прилёта рядом каждый раз вставал и шел дальше. Всё, что я помню с первого боя – усталость, которую раньше не мог даже вообразить, и разочарование от того, что не успели донести раненого товарища до машины эвакуации. Тогда, в первом бою, никто из нас, мобилизованных, не сделал ни единого выстрела. В этом просто не было необходимости – мы заняли укрепление, где не было уже живого противника.
– Как ты научился ориентироваться в обстановке боя? Это какие-то врождённые качества или они приобретаются?
– Чтобы ориентироваться в обстановке боя, надо знать, что и как стреляет, правильно слышать звуки, разделять выходы и прилёты, понимать, кто и на каком расстоянии стреляет. Иногда ствольная артиллерия по нам работает, но мы даже не приседаем, потому что по звуку понятно, что всё летит дальше. По звуку можно отличить даже вид дрона – разведывательный, FPV семёрка или тринадцатидюймовый. Постоянно надо смотреть на карту и, сверяя ориентиры, понимать, где находишься ты и где противник.
Сама по себе война – это самое страшное, что может случиться с человеком 21-го века, настолько мы отвыкли от ужасов и зверств в таких масштабах. Кто-то, возможно, чисто психически легче это переносит, но прирожденных воинов, пожалуй, не существует. Хороший штурмовик – это тот, кто психологически стоек к огневому воздействию противника. Это когда по тебе с пулемёта работают, с АГС и РПГ ещё пытаются, но ты при этом разум не теряешь и способен ориентироваться и сохранять спокойствие. Плюс к этому должна быть ещё и мотивация.
Это доступно не всем, и далеко не каждый может это перенести, тем более вынести это на протяжении длительного времени. На войне главное – адекватная оценка ситуации и мгновенное принятие решения. Нельзя лениться обслуживать свое оружие и систему индивидуальной бронезащиты, нужно постоянно изучать смежные дисциплины – связь, тактическую медицину. Это помогает выжить.
– В плане физических нагрузок насколько сложно?
– Насколько бы ты не был физически подготовлен, всегда будешь хотя бы немного, но выработан за пределами своих возможностей. Я бы не сказал, что спортсменам здесь легко. Я советую, если вы курите, то надо бросить, это даст плюсом к дыхалке больше половины того, что есть сейчас. Ещё очень важно иметь крепкую спину и ноги. Если есть лишний вес, надо его сбросить. Если собрались на СВО, качайте спину и приседайте, выносливость именно к такого рода нагрузкам очень поможет.
– Насколько сложно воевать в моральном плане? Как ты справляешься со стрессом?
– Воевать морально тяжело. Тяжело терять друзей, тяжело наблюдать разрушенные дома: вот альбомы семейные, вот велосипед, и все это в одну бетонную пыль перемолото. Если говорить за себя, то через пару месяцев интенсивных боёв, когда совершенно искренне прощаешься с жизнью по семь раз в день, привыкаешь. Перспектива собственной гибели становится рутиной, относишься к ней, как к неприятной медицинской процедуре. Со стрессом я справлюсь, слушая музыку, других адекватных способов тут нет – к алкоголю я отношусь без интереса, да тут и нет времени, чтобы выпить или поболеть, всегда чем-то занят. Если ты только что пришел с боевого задания, то сразу начинаешь готовиться к следующему, оно может быть через неделю, а может и через пару часов – это особенности службы в штурмовом подразделении.
– Есть ли ненависть к врагу?
– Ты стреляешь по врагу, враг стремится убить тебя – обеим сторонам не до перекрикивания ругательствами. Испытываю ненависть «виртуально» как-то… Когда читаю новости об обстреле Белгорода, Крыма, гибели гражданских, зверствах ВСУ в Курской области, в Буче и Херсоне, ненавижу врага. В момент боя бывают ярость, азарт, но это из «положительных» эмоций. Я никогда не замечал за собой ненависти к пленным, прагматизм – да. Человек сложил оружие, снял бронежилет, поднял руки – он уже не единица, он не представляет интерес для рядового бойца. С гражданскими ситуация проще – шанс российскому военному нарваться на неодобрение со стороны местного населения примерно такой же, как шанс нарваться на неодобрение бабушек у подъезда в Братске. В целом, боевые действия в ДНР активно идут с 2014-го, местные относятся к нам больше со снисхождением. В ЛНР, например, нам часто махали вслед дети, случайные прохожие могли перекрестить в дорогу, люди могли кидать бутылки с водой парням, когда те на БТРах возвращались с задачи. Мы с гражданскими не воюем.
– Какие перемены ты находишь в себе, в своём миропонимании, в своих ценностях?
– В целом я считаю, что стал жёстче, меньше вижу причин для слов и убеждений, больше для дела. Мне проще махнуть рукой и делать так, как я считаю правильным, чем переубеждать людей, которые к своим годам ни жизни, ни смерти не видели и не сталкивались с ситуациями сложнее выбора галстука под костюм на свадьбу. Мнение и позиция многих моих знакомых для меня обесценились. Да и сам я стал пусть не полностью, но куда более государственных взглядов – одно дело ржать над якобы глупым правительством, которое утверждает, что НАТО нам враг, выходя из пиццерии в далёком уже 2012 году, другое дело ржать над этим же, когда по твоему укреплению работают танк Leopard и гаубица M777 – вполне себе натовское оружие. Более наглядных доказательств сложно представить. Мое сознание навсегда изменили люди, которых уже нет в живых. Я не понимаю теперь, как могут трястись за свою жизнь те, у кого за душой ничего нет, почему они придают ей такую ценность, в то время когда я видел лучших людей этого времени и то, как они совершали подвиги, не жалея себя, во благо Родине.
– За что получены награды?
– Не буду лукавить, награды тут очень часто выдаются весьма… странно. Именно поэтому, если я выживу, для меня не будет иметь значение количество и значение наград на кителе собеседника. Скорее, наоборот, чем больше наград, тем почти всегда больше вопросов к человеку. Я знаю людей, которые «воевали» 2-3 месяца в 2022-м, когда у противника не было практически средств поражения, и они получают награды и звания до сих пор. С очень гордым лицом, и им не стыдно. У некоторых моих товарищей за два года боевых действий до сих пор нет ветеранского удостоверения, именно потому, что они воюют по-настоящему. Ведомственную награду «За боевые отличия» я получил за штурмовые действия в Серебрянском лесничестве, к государственной награде «За храбрость» представлен там же, за прикрытие отхода нашей пехоты и большое количество уничтоженной живой силы противника плюс за уничтожение его склада боекомплекта.
– Как выжить человеку, который пошёл воевать?
– Нет универсальных советов, как выжить человеку на войне. Надо помнить, что на линии боевого соприкосновения среднее время выявления противника с обеих сторон – 2-3 минуты. Корректировка огня миномёта – 3-4 минуты, полётное время мины – от 35 до 53 секунд. Иными словами, мина, которая тебя убьёт, может прилететь, когда ты выкинул бычок, а выстрел был, ещё когда ты только потянулся за пачкой сигарет. И снаряду, и дрону-камикадзе плевать на то, какой ты спецназер.
Могу дать только общие советы:
1. Не бухай.
2. Иди всегда за группой.
3. Если не отработали нештатные ситуации, то хотя бы договоритесь в группе, кто что делает, если вдруг что.
4. Смотри под ноги.
5. Изучай тактическую медицину и средства индивидуальной бронезащиты, трать на медицину и броню столько денег, сколько возможно. Это не всегда окупается, но всегда снижает травмы и ранения.
– Есть ли Бог на войне? Ты был или стал в какой-то степени верующим человеком?
– До войны я был идиотом-агностиком, который часто насмехался над верующими. Сейчас я убежденный атеист. У меня тут много атеистов, неправда, что не бывает атеистов в окопах, это придумали пропагандисты от религии. Однако я оценил, насколько важна вера для многих. Тут много всяких, с нашей стороны – язычники, православные, шаманисты, мусульмане, атеисты, буддисты. Все в одном строю. У Акима Апачева есть песня «Они ушли», там об этом есть… И про религию, и про политические взгляды: «Мы разных храмов, но мы все одной идеи. В одной траншее – шахид и витязь как мишени. Под рикошетами аллея у Колизея, Гиперборея у мавзолея». Я ношу крестик рядом с жетоном, потому что моим родственникам это важно. Это нужно для них, им так спокойнее. И я его не снимаю.
– Влился ли ты во фронтовую жизнь?
– Считаю, что нет. Мне легче воспринимать себя гражданским человеком.
– Если бы ты сейчас пошел на СВО, что бы ты изменил?
–- Лично я больше не пошёл бы в министерство обороны, а пошел в смежные подразделения – ЧВК «Редут», «Вагнер», ДШРГ «Русич», в «Эспаньолу».
– Встречал ли земляков на фронте?
– Братчан тут немало. Некоторые со мной в отряде.
– Как быстро меняется тактика ведения боя?
– Почти всё, чему учили нас как мобилизованных, нам не пригодилось. Уже на фронте нам объяснили, что если будем делать так, как нас учили, быстро погибнем. Тактика и боевые приёмы меняются раз в полгода. Если всё это время человек не был на линии боевого соприкосновения и начинает давать тебе советы, надо относиться к ним очень скептически. Особенно это видно на тактике применения дронов – они могут разрываться над бойцами, тихо ждать технику или подразделение на дереве или в укрытии, будучи сбитыми, они могут взрываться спустя длительное время, когда наши бойцы уносят их в расположение.
– Как относишься к гражданской жизни, к тому, что у подавляющего большинства ничего не изменилось и для них войны будто бы и нет?
– Гражданская жизнь кажется далёкой и странной. В отпуске смотрю на всех, как на инопланетян. Задолго до СВО я принимал активное участие в поисках пропавших людей, в тушениях пожаров, в помощи тулунчанам, когда город тонул в 2019 году. Я всё это делал, потому что не мог делать вид, что ничего не происходит. Потому что я знал, что могу помочь. По этой же причине я тут. Также очевидно, что я… с другим отношением к жизни и, возможно, это приведет меня к смерти. Но я просто не могу иначе. Поэтому абсолютно не понимаю праздношатающихся. Самая очевидная мысль – если они не будут помогать фронту, сначала убьют всех нас, а потом призовут и убьют их. Тупить уже нет возможности, идёт тяжёлая спецоперация, я не знаю, что ещё должно произойти, чтобы некоторые люди пришли в себя и начали действовать.
– Как ты считаешь, нужно ли участникам СВО идти во власть?
– Сейчас я выдвинул свою кандидатуру в депутаты Братской городской Думы, но нахожусь в неравной ситуации. Кандидаты по моему округу могут проводить агитацию и встречаться с избирателями лично, а я могу делать это только с помощью посредников – моих знакомых и друзей, ветеранских организаций. Мне говорят, что представители штаба одного из моих соперников, который идёт от градообразующего предприятия, срывают мои листовки. Ну вот я не могу встретиться с этим человеком лично и попросить его так не делать. Всё происходит за моей спиной. У нас условия неравные даже в том, чтобы зарегистрироваться. Например, я не смог получить справку о доходах из воинской части для того, чтобы предоставить необходимые данные для регистрации. Поэтому будет считаться, что я там что-то скрыл. То есть на моём примере можно сравнить слова президента о том, что участники СВО – это новая элита и они доказали преданность своей стране, с реальностью, когда другие кандидаты срывают мои агитационные материалы.
– Какие проблемы нужно сейчас решать в Думе?
– Давайте уже скажем правду, что благоустройство дворов – не такой уж непосильный и титанический труд, как он представляется некоторыми кандидатами. Это не так сложно – люди выбирают, депутат из городской казны оплачивает работы. Совсем другое дело, что с СВО вернётся большое количество людей, которые, обтекаемо говоря, не думали, что станут военными, и столкнулись с большими трудностями на фронте. Им нужно будет снова найти себя в жизни, обрести новый круг общения и работу, не сорваться в деструктивное поведение, заново наладить отношения со многими людьми. И нам сейчас очень важно не потерять этих людей. У нас были проблемы с ветеранами Афганистана, с ветеранами чеченских войн, и нынешний конфликт обязательно должен иметь другой подход.
Я сейчас в окопах становлюсь свидетелем разговоров людей, которым за сорок лет, когда они не понимают, как они, если выживут, смогут работать, подчиняться какому-то дяде и зарабатывать 30 тысяч рублей. Я не понимаю, зачем нужна ветеранская надбавка в четыре тысячи рублей. Зачем она вообще нужна в принципе? Есть же ещё региональные выплаты ветеранам, и они, конечно, разные в зависимости от размеров регионального бюджета. Но ведь это неправильно! Мы живём в одной стране. Почему тогда у граждан одной страны разные возможности? Конечно, я понимаю, что это вопросы, которые гораздо шире полномочий городской Думы, но надо их решать, надо как-то двигаться. Ведь до сих пор в профильных комитетах правительства, насколько я знаю, сидят люди, которые два года назад говорили, что дроны нужны только для того, чтобы свадьбы снимать. Эти люди оторваны от реалий, они не поедут сюда никогда, а значит, участникам СВО надо попасть на их место. Дронов нам не хватает до сих пор. Скажу больше – дроны, которые я видел, все попали к нам от волонтёров.
– Где выход из этих проблем, ведь они, кажется, не прекращались никогда?
– Надо начинать с общественной дискуссии. Надо научиться принимать проблемы, для начала хотя бы проговаривать их. По моим наблюдениям, мы в России, в принципе, легко решаем проблемы, но нам очень тяжело принять мысль, что эта проблема у нас есть. Все сложности у нас только из-за того, что мы никак не может проговорить, просто назвать свои ошибки.
Константин ГРАЧЁВ, фото из архива Андрея Царенко
P. S. По итогам голосования Андрей Царенко набрал 607 голосов, его соперник, который стал депутатом, набрал 846 голосов.
