Свежие новости

29 Мар 2024
Факт

СТРАННЫЙ МИР ЯКОВА АДЗЕРИХО 

04.04.2019

В ХУДОЖЕСТВЕННОМ ВЫСТАВОЧНОМ ЗАЛЕ ОТКРЫЛАСЬ ВЫСТАВКА РАБОТ ИЗВЕСТНОГО БРАТСКОГО ХУДОЖНИКА

Яков Адзерихо уже давно стоит в одном ряду с известными художниками Братска. Но отличается от многих тем, что он не публичный человек. Может быть, он бы и хотел им быть, но как-то у него с этим не получается – слишком скромный… Последняя персональная выставка Якова Адзерихо проходила в Братском музее в 1989 году, ровно тридцать лет назад. Его картины хранятся в частных коллекциях любителей изобразительного искусства США, Германии, Финляндии и России. В Братске хорошо знают, что есть такой художник, знают, что его работы интересны и необыкновенны, иногда непонятны и всегда заставляют думать. Некоторые считают, что живопись символиста Адзерихо – это «разрыв мозга». Отношение к творчеству художника, конечно, неоднозначное. Его картину «Девочка на качелях» несколько лет назад, ни минуты не раздумывая, купила когда-то популярная в Советском Союзе телеведущая Ангелина Вовк. Несколько работ в свое время забрал в Листвянку известный галерист Владимир Пламеневский (а это тоже о многом говорит). Редактор журнала «Иркутские кулуары» готовит с Яковом Адзерихо интервью в ближайший номер. Но при этом на одном из городских мероприятий выставить работы художника отказались. Почему? Яков Адзерихо не знает – он к этому философски относится.

И вот, спустя тридцать лет творческого отшельничества, в Братске в Художественном выставочном зале (ул. Комсомольская, 77) 22 марта открылась выставка картин Якова Адзерихо «Странная красота этого мира», которая продлится до 26 мая. В ХВЗ выставлено 52 произведения живописи и графики художника. Это событие в культурной жизни Братска. В 2006 году я познакомилась с художником, а в июле в двух газетах – «Областная» и «Сибирский характер» — было опубликовано интервью с ним. Теперь, когда прошло уже тринадцать лет с момента публикации, и я перечитываю то, о чем когда-то писала, я понимаю, что художник не изменил себе. Но вот чем удивил на этот раз, так это пейзажами. Ведь Адзерихо в первую очередь был многим известен своим «символизмом», в котором переплетаются жизненная реальность, фантастическая нереальность и множество смыслов. Вот, например, картина «Спящая Ассоль». На самом деле, говорит Яков, она называется «Пьяная Ассоль», но по причине внутренней самоцензуры на выставке она представлена под скромным названием. А зрителю предстоит дальше думать самому, что во всем этом скрыто. Почему «Алые паруса» в стеклянной бутылке? Почему девушка спит? И нет ли здесь темы ожидания? Работы Якова Адзерихо удивляют, впечатляют, пугают темой смерти и ничтожности бытия. Их можно считать примитивно исполненными, но это его неповторимый авторский стиль, и если вы хотите реализм, то получите его: у Якова Адзерихо классическое образование, и он может нарисовать ваш портрет до каждой пуговицы. Но лучше этого не хотеть, не ломать художника.

А вот интервью, в котором спустя тринадцать лет я не хотела бы изменить ни одной строчки.

В братском пригородном поселке Порожский художника Адзерихо многие хорошо знают. Не только потому, что здесь он живет уже много лет и здесь дом его родителей. Он известен своими странными картинами-символами, в которых нет ничего от реалистических изображений. Люди в них какие-то угловатые, руки у них чуть ли не квадратные, а головы каменные, небо — синее, а земля — желтая или зеленая. Или все наоборот… Для критиков творчество Якова Адзерихо — просто благодать. То, что не всегда понятно и не так, как принято, ругать проще. Надо сказать, что сам Яков Андреевич и не думает, что работы его достойны только высоких похвал. Он признает, что в живописи не доучился. Но одно считает бесспорным — свою хорошую композицию.

Детство Якова ничем особенным не отличалось. Родился в поселке Большеокинск Братского района. Вместе с родителями немного пожил в старом Братске, потом переехали в Порожский. Отец — из Белоруссии. Он был учителем химии и биологии. Мама —местная, всегда оставалась домохозяйкой. А у него самого, конечно, никогда не было возможности учиться в какой-нибудь детской художественной школе или хотя бы заниматься рисованием в хорошем школьном кружке. Якова, как и многих других сельских ребятишек, особенно привлекали краски, кисточки, цветные карандаши. Он, как и большинство советских детей, что-то рисовал жиденькими акварельными красками, листал раскраски. Сочинял какие-то картинки: ручки, ножки, огуречик… Родители Якова воспринимали увлечение сына как должное. Ведь рисование в детстве — это то, что со временем проходит. Когда Яков учился в старших классах, отец все еще рассчитывал на то, что сын пойдет в медицинский институт. Однако было уже поздно.

— А что обозначает ваша фамилия?

— Примерно так называлась деревня, в которой когда-то жили мои предки — Адзерико. Мне об этом говорили, но точного происхождения своей фамилии я не знаю. Мне иногда кажется, что она своей непонятностью наложила отпечаток на мое творчество. Моя фамилия, как мои картины. Но ничего плохого в этом я не вижу. Когда все досказано — это скучно. Говорят, что в искусстве важно не договаривать. На одной из выставок в Братске незнакомая женщина обратила внимание на то, что в моей фамилии ни одна буква не повторяется. Ну а вся остальная моя жизнь очень обыкновенная. Но бывали интересные моменты. Когда-то я мечтал поплавать на корабле, и уехал во Владивосток. Месяц работал на рефрижераторе. Мы ловили красную рыбу и грузили ее на траулеры. Это не было романтично. Скорее это было монотонно и скучно. Но мне очень хотелось увидеть океан. Тогда мне было уже 25 лет, и я отслужил в армии в Монголии. После армии поступил в Тулунское педучилище, потому что в Иркутске в училище не прошел по конкурсу. Так что по образованию я учитель черчения и рисования. Но в школе работал совсем немного — год или два. Мне было не интересно, хотелось писать картины. Морская практика принесла очень много впечатлений. Я вернулся домой, но в океан больше не хотелось. Понял, что это не моя стихия. Мое — это лес и земля. Морская тема в моих работах так и не отразилась. В них от этого периода моей жизни осталось только общее состояние восторга от бескрайности. Оно независимо от океана.

— Когда вы поняли, что будете художником?

— Я рисовал с пяти лет. Родители этому не мешали. Мы жили слишком далеко от цивилизации. Они всегда думали: рисует, да и рисует, что в этом особенного. Будущее художника их, конечно, не совсем устраивало. Но отец видел, что я уперся, и больше уже не спорил и не мешал. Я даже хотел поступить в «строгановку» и ездил в Москву. Но это оказалось нереально не только потому, что там нужны были связи и знакомства, но и потому, что работы мои были слабоваты. Но чтобы быть поближе к Москве, я уехал в Тулу, и в каждые выходные возвращался в столицу. Обошел все выставки. Впитывал все, что только можно было. Это было в восьмидесятые годы. В Туле у меня была мастерская. Именно тогда я серьезно начал рисовать картины, отвозил их в Москву на Арбат и замечал, что люди интересовались ими.

— Ваши прежние картины отличаются от сегодняшних?

— Наверное, получше стала живопись, а композиция все та же и мысли те же. Я иногда даже сам удивляюсь этому. Хотя новые идеи сейчас тоже рождаются. Но идеи юности присутствуют почти во всех моих работах. Иногда возвращаюсь к старым картинам, переделываю их. У меня есть картина, которую я рисовал лет тридцать. В работах постоянно что-то меняю, и кажется, что и сейчас бы все изменил. Жизненный опыт — это лучший учитель, как говорили древние. С его высоты я делаю более совершенные вещи. Как бы ни была юность по-своему хороша, но жизненный опыт важнее.

— Вас «покупали» на Арбате?

— Мало того, что покупали, у меня появилось много друзей, которые в будущем помогали мне. Они организовали мою выставку в московском кинотеатре «Зарядье» недалеко от гостиницы «Россия». Тогда я выставил около сорока своих работ. А в книге отзывов были изумительные, на мой взгляд, записи. И критические в том числе — они мне очень нравятся. В газете «Московский комсомолец» появилась полностью критическая заметка. И она мне тоже очень понравилась. Молодые критики говорили о том, что все это уже сто раз было. И каменные головы, и окаменевшие руки, и потрескавшаяся земля. Ну а я думаю, что все это на любителя. Кому-то нравится Богдан Титомир, — был в те годы такой певец, а кому-то такая чертовщинка, как в моих работах. Газетная критика была мне по душе, ведь в чем-то журналисты были правы. Я и сам иногда недоволен своими работами. Иногда они мне нравятся, а иногда нет. Это ведь жизнь, а она вся состоит из противоречий.

— Как долго длился ваш «арбатский» период?

— Это продолжалось около семи лет. Потом я уехал из Тулы — вернулся в Порожский. Отец умер, мать осталась одна. А деревня есть деревня. Нужно картошку копать, дрова колоть, и никуда от этого не денешься. Но мне не трудно было возвращаться. Я люблю эти места, Сибирь для меня дороже и красивее Подмосковья. Я даже заметил, что здесь я чаще рисую пейзажи, хотя и не люблю этот жанр. Жалеть можно только об одном. Там остались друзья. Однажды они вытащили меня из Москвы в Юрмалу в Дом творчества писателей-фантастов. Пансионат для писателей называется «Дублты». Я выставил там двадцать работ и поучаствовал в семинаре писателей. Это было в конце восьмидесятых годов. Уже здесь, в Братске, у меня было еще три выставки. Но интерес к ним я почему-то потерял. Сейчас рисую «на жизнь». Недавно молодые ребята заказали мне свои портреты. Зарабатываю оформлением кафе, казино. Однажды изваял скульптуры двух воинов-египтян из алебастра в человеческий рост, расписал стены на египетскую тематику.

— А как вы сами оцениваете свое творчество, в каком направлении вы работаете?

— Все, что я делаю сейчас, это символизм. Потому что я все свожу к символам. Изображать просто реализм мне уже не интересно. В любой работе должен быть второй план. В этом смысле мы нашли общий язык с Пламеневским. Он меня сразу как-то по-своему оценил и взял мои работы в листвянскую галерею. А вообще я не официальный художник. Я художник одичавший, с несвязной речью. Мало с кем общаюсь и мало с кем из художников знаком. В Иркутске в последний раз был семь лет назад. В этот раз снова прошел по выставкам и музеям, и в смысле содержания картин ничего нового не заметил.

— А как обычные люди оценивают ваши работы?

— На Арбате мне говорили, что ничего подобного раньше не видели. А кто-то, вы помните, утверждал, что все это уже сотни раз было. Но я все-таки думаю, что новое в моих работах есть. Однажды на Арбате ко мне подошел москвич и заказал картину. Я привез ее из Тулы прямо к нему домой. Мы посидели за чаем, разговорились. Он оказался профессором психиатрии, и как-то сразу у меня спросил: а вы случайно не лечились? Я ответил ему, что, слава Богу, тьфу-тьфу, здоров. А он извинился и сказал: «Я вот смотрю на ваши картины и думаю: может быть, гениальность и шизофрения где-то рядом?».

На самом деле я давно заметил, что люди с психическими отклонениями тоньше чувствуют искусство. Как-то в Братске на мою выставку пришла немного неуравновешенная женщина. Она долго ходила и смотрела. А потом подошла ко мне и сказала, что эти работы хороши тем, что в них есть все — от «А» до «Я». Кстати, это именно она сразу же обратила внимание на мою фамилию, в которой ни одна буква не повторяется. Я понимал, что она немного нездорова, но ее оценка и внимание были очень приятны. Есть у нас еще один безобидный парень. Он как-то тоже пришел на выставку. Все ходил, смотрел и что-то мычал потихоньку. Сумасшедшим нравится моя живопись. Может быть, они что-то видят в ней.

Ирина ЛАГУНОВА, фото ТК «Город»

Похожие статьи