ВЕЧНАЯ ДУРА 

Игорь Корниенко

(Рассказ)

12.08.2019

Когда она появилась в студии, я, честно, не обратил на неё никакого внимания. Худенькая, невысокая, огненно-рыжая. Сейчас, наверное, я сравнил бы её с французской певицей Милен Фармер, есть какое-то сходство, может, тонкие скулы и цвет волос?.. Тогда же она мне показалась обыкновенной, заурядной… Чья-то старшая сестра или мама пришла посмотреть или погреться. На улице хоть и только начало сентября, а холодрыга – дай, Боже. Стекла на окнах запотели.

Мы как раз уже закончили разбирать роль Машеньки, осталось раздать пьесу – что-то вроде сказки на современный лад, договориться о встрече и снять размеры костюмов – ещё одна головная боль. Поэтому часа через полтора, распрощавшись со всеми новичками, я принялся за уборку. Впрочем, какая там уборка: расставить стулья, собрать разбросанный сценарий. И зачем я вообще взялся за такую неблагодарную работу — отбирать актеров на спектакль по собственной пьесе, и всё это в маленьком провинциальном городке, где и слово-то такое «кастинг» мало кто знает.

Она появилась ниоткуда. Я вскрикнул от неожиданности и вроде бы сматерился.

«А мог ведь и врезать со всего размаху», – подумал.

— Вы?..

— Я думала, вы знаете, что я здесь, просто игнорируете, ждете, когда я первая заговорю и расскажу, что к чему.

— Я вас не видел. Честно.

— Можно нам выйти на свет?

— Я в общем-то хочу закрываться.

— Разве? Порой, насколько мне известно, вы уходите отсюда только под утро.

Меня удивила её осведомленность:

— Вы что, караулили меня?

— Да, пару раз было. Просто мне нужно было убедиться в том, что вы именно тот, кто мне нужен.

— Нужен? Для чего?

— Я хочу рассказать вам о себе.

— Я уже давно не журналист, если вы думаете…

— Я знаю, кто вы и чем занимаетесь. Я читала ваши рассказы и даже вот эту пьеску успела пробежать глазами, пока ждала, когда вы освободитесь. Поэтому я решила…

— Присядем.

А что мне оставалось ей предложить?.. Вроде не сумасшедшая, вроде с мозгами, да и в теле, кожа, правда, чересчур бледная, почти прозрачная, а в целом даже ничего экземплярчик.

— Не подумайте ничего плохого, Игорь, ничего, что по имени?

— Конечно. А вас?..

— Я-а… У меня… Сейчас, сейчас меня зовут Мария.

— Мария, значит, сейчас, а не сейчас как вас звали? — шучу я. — И не сейчас — это когда?

— Давайте я расскажу про сейчас, хорошо? Потому что если я начну вам рассказывать про свою жизнь «не сейчас», вы подумаете, что я из психушки сбежала.

— Ну, давайте попробуем.

— На самом деле у меня нет понятия «сейчас, тогда, сегодня, вчера»… У меня одно сейчас. Я живу, потому что не могу не жить. Я звено. А ещё я вечная дура. Что-то вроде вечного жида Агасфера, только женский вариант и, и… Хотя нет у нас с ним ничего общего. Мы даже и не встречались.

— А должны были? – невольно спросил я. Мне, честно, стало интересно, что ещё выдаст эта рыжая бестия. И какая у неё цель?

— Конечно же, не должны, но столько времени жить вдвоем на одной планете, где-то мы могли уже пересечься, ан нет. Я вот думаю: может, его не существует – Агасфера, это так, просто миф, каких миллион.

— Простите, а вот про вас я и мифа не слышал. Не читал.

— Про меня вы напишете. Поэтому я и пришла к вам. Выбрала вас. У вас большое будущее. Вы поможете мне, хотя… хотя вам решать. Я уйду, и вы можете забыть о моем существовании, как будто и не было меня. Всё, всё зависит от вас. Как захотите, так и поступите. Мне не привыкать. Не впервой.

— То есть вы уже кому-то рассказывали свою историю?

— И не один раз.

— И?

— Вот поэтому и не существует мифа про вечную дуру. В этом, видать, и есть основной зарок. Ни мифа, ни строчки, ни слова о ней — вечной…

— А почему? Извините, что перебиваю, а почему именно дура, и никак иначе?..

— Ну, это уже моё определение, извиняйте за такой примитивизм. Дура — потому что вовремя не сообразила, как нужно действовать в этой жизни, куда идти, с кем, зачем?.. Дура — потому что дура. Вы всё поймете сами, когда дослушаете меня до конца.

Я сказал:

— Может, для начала поставить кофе?

Она, заметно смутившись:

— Если можно, с коньяком.

Коньяк пришлось занимать у барменши Юли из кафе снизу, сразу под студией. Пока я бегал, чайник закипел, и Мария разлила кипяток по кружкам. Я добавил в кофе коньяка.

— Торопитесь? – спрашиваю с улыбкой.

— Жить? – отвечает она и отхлебывает горячий напиток.

— Я готов.

— Тогда слушайте, — и, даже не вздохнув, словно по привычке, начала. — Когда мне исполнилось 19 лет, моему шестнадцатилетнему брату срочно понадобилась почка. Не спрашивайте, как и почему, но родители, всегда любившие мальчика больше, чем меня, почему-то решили, что я самый подходящий донор для брата. Получилось так, что меня растили всего лишь для этого. Даже не меня растили, а почку выращивали. Но я тогда всего ещё не понимала, я, конечно, согласилась на операцию, тем более почки у меня было две. Каково же было моё удивление, когда я узнала, что и у брата тоже было две почки. Только ведь он подавал надежды. Он и на скрипке где-то там играл, у него даже парочка дипломов за это имелась. А я была простой девчонкой, которую и родители-то растили только на случай, если вдруг у сына откажет ещё какой орган. Не улыбайтесь, когда у братика в 23 из-за несчастного случая не стало правого глаза, угадайте, кто помог ему, семье в таком ужасном горе? Братец в это время много пил и как-то, возвращаясь с очередной попойки, нарвался на неприятности. Неприятности звезданули братика бутылкой по лицу. Глаз так и не нашли, раздавили, наверное.

Я легла на операционный стол с чувством выполненного долга. Долга перед семьей. Перед собой. Перед Богом… Так, должно быть, чувствовали себя патриоты. Герои. Я ощущала внутри себя это. Долг. Обязанность… Кто, если не я?! Это сейчас я уже во многом и во многих разочаровалась, тогда же… Я с гордостью показывала всем стеклянный глаз, потому что верила: эта жертва не напрасна. Что эта жертва – нужная. Истинная. Верная. Ну откуда мне было знать, что у брата спустя три года откажет печень.

Я громко подавился. А ей сказал:

— Горячий, черт.

— Да. Не подумайте, что я до такой степени дура. Печень у меня при себе и второй глаз тоже. Брат потерял левый глаз в тридцать лет. Выбил пробкой от шампанского. К слову, он не стал скрипачом, родительские мечты не оправдались. Всё коту под хвост или куда подальше. Он стал водителем маршрутного такси и как-то в Новый год решил открыть игристый напиток зубами. Можно мне еще? – она поставила пустую кружку и отвернулась.

— Кофе?

— Если можно, коньяка, немножко, спасибо.

Я разглядывал её правый глаз, и она заметила это.

— Если вы мне не верите, я могу достать вам его.

— Простите.

Налил нам по полкружки коньяка и терпеливо ждал, когда она продолжит.

— А потом эта ситуация с так называемым мужем и лучшей подругой. Я поняла. Это не было, как откровение свыше, нет, я просто поняла, что пришла на эту землю необходимым всем звеном. Родителям, брату, лучшей подруге, несостоявшемуся мужу…

И если бы не я, не это самое звено, то многие жизни не сложились бы. Их просто-напросто бы не было. Жизней этих. А я, да что я – я звено. И это хорошо, что осознание пришло так скоро, теперь я смело иду на жертвенный алтарь ради жизни других.

Подругу еще со школы никто не любил, она бы и мужика себе не нашла, если бы не я. А я тогда собиралась замуж. И он-то меня любил, в общем-то. Однажды подруга была у нас в гостях, я распознала её взгляд. Она и не сильно его скрывала. Ей понравился мой будущий супруг, вот только она ему нет. Ему не нравились обесцвеченные и бесформенные женщины, которые уже и забыли, когда последний раз смотрелись в зеркало. Я уговорила подругу перекраситься в рыжий, я каждое утро в течение года бегала с ней по парку и дважды в неделю посещала аквааэробику. Когда результат был очевиден, я чуть ли не на свои деньги отвела её в салон красоты, где её подпорченное оспой лицо привели в порядок. Потом мы выбрали с ней новые наряды: два костюма с юбкой, один с брюками и вечернее декольтированное платье. И как-то днем я позвонила ей, пригласила на ужин. Подстроить так, чтобы в лифте вместе с подружкой оказался ещё и мой неслучившийся муж, было несложно. Сложней было остановить лифт и вырубить свет. Вот где я намучалась. Пришлось лифтерше тете Дуне целую бутылку водки влить, чтоб не мешала. Я сначала прислушивалась, что происходило внутри, отгоняла от лифта всех желающих прокатиться, врала, что ждем «аварийку». Мои «заключенные» сначала пытались починить лифт, но потом у моего кончился газ в зажигалке, а подруге вдруг поплохело. Мой, по всей видимости, взялся оказывать ей первую помощь, окончилось все, как и предполагалось. Правда, я не ожидала, что они так будут стонать. А уж когда наступил апофеоз апофеоза… Я промолчу. Лифт поехал через час. Я ждала их на кухне как ни в чем не бывало. Поправила растрепанную прическу подруги, суженому шепнула, чтоб застегнул ширинку. В общем, вечер удался. Через месяц они поженились. Только я не пришла на свадьбу — не потому, что всё так вышло, а потому, что в это время была так нужна гомосексуалке Гале и её революционно-лесбийским идеям. Опять соединяла несоединимое. Опять приносила себя в жертву чьим-то интересам, чувствам, желаниям… Только не своим. Чужим. Одним словом — дура.

— А если не одним? — подал наконец я голос.

— А другим, а другого слова нет.

— Почему же, а звено?

— Все мы звенья друг друга. Вот и для вас я стану, быть может, звеном к чему-то. Чего-то. Или вы для меня, хотя это навряд ли. Навряд ли. У вас еще есть коньяк?

За коньяком нужно было бежать вниз, а мне не хотелось оставлять её здесь одну, хотелось поскорей узнать, а что дальше, и что это за история с лесбиянкой-революционеркой, и откуда эта идея жертвы и вечная жизнь дурой. Вопросы и ещё раз вопросы:

— А про вечность, вечную жизнь, это вы так, символично?

Она улыбнулась:

— Почему же?

— Тогда почему вы не расскажете, что было в самом начале?

— Я же сказала, что расскажу только про сейчас. Про то, что было тогда, и за тогда, и так далее я могу сказать только одно — всё было почти так же. Скидка на время и нравы, и всё, всё сказано. Всё одинаково.

— Я все равно хотел бы услышать.

— Уже поздно.

— Нисколечко.

— Вы выпили на голодный желудок много коньяка.

— Я сбегаю ещё за бутылкой, хорошо? Только вы не уходите, не уйдете?

— Вся моя жизнь – дорога.

— Да, но не теперь, пожалуйста, не теперь. Обещайте?!

Я хотел сказать ещё, что сейчас ей стоит поступить иначе, не как всегда, не как дура. И хорошо, что не сказал.

Она пообещала, что дождется меня, но уже на полпути к бару, я понял, что её там, в студии, больше нет. Мария ушла навсегда. Опять. Как всегда.

— Дура, — вырвалось у меня. Я вернулся в пустую студию и снова громко произнес это слово: «Дура! Дура!»

Эхо подхватило мой крик и разбило о стены. Больно ударило по ушам, мне показалось, что это был не мой крик. Что кричала она. Быть может, она вот так всегда уходит в надежде, что кто-то догонит её, остановит… Оборвет бесконечную череду вечного, дурацкого, быть может, и кому-то нужного жертвоприношения.

Я выскочил на улицу, пробежал сначала в одном направлении, потом в другом. Я выкрикивал её имя. Я хотел, чтобы она вернулась. Чтобы закончилось её путешествие, её умирание, её невозвращение…

Холод заставил вернуться в студию и одеться. Только сегодня я не пойду домой. Я напишу о ней. О вечной дуре.

Сейчас, наверное, я сравнил бы её с французской певицей Милен Фармер, есть какое-то сходство, может, тонкие скулы и цвет волос?..

Она одинока даже в толпе людей, которые вышли навстречу Иисусу по его возвращении из Десятиградия. Она одета так же, как и они, она и говорит на таком же языке, что и они, и всё-таки она не такая, как все. Она одинока. Да, она родилась здесь в Капернауме, её родители прожили здесь всю свою жизнь, она здесь ходит в синагогу и даже знакома с дочерью начальника синагоги. И тем не менее – одна. Всегда одна, словно небо наложило на неё этот отпечаток. Или это солнце всему виной?.. Будто пелена скрывает её нежное личико. Или то тучи-облака бегут?..

Сегодня она встала рано, чтобы встретиться с мессией. Говорят, он людей исцеляет, бесов изгоняет, может, и ей поможет?.. Чуть солнышко встало, засобиралась она. Длинные волосы в косу собрала, самое чистое платье надела, сандалии не потрепанные, и с первыми птичками к морю. К Иисусу Христу за лекарством от её необъяснимой тоски-печали. Прибежала на берег, а там народу — тьма. Заняла очередь, за ней тут же ещё встали. И ещё. Уже за полдень солнце перевалило, а до учителя ещё два человека, и вдруг рядом с ней останавливается бабка с большущей грыжей на животе и стонет, больно уж не по-человечески, как бы не померла.

— Проходите вперед, бабушка, — пропускает девчушка.

Проходит час.

И вот опять до Иисуса один человек, а рядом с ней мальчика-рахита принесли родители, и ей так стыдно стало, что она такая здоровая очередь заняла, а тут такое несчастье… И стой на солнце до скончания века. А Христос ведь тоже не железный. И этих пропустила впереди себя она. А солнце тоже на месте не стоит уже, и вечер наступил, и до спасительных рук, исцеляющего слова Сына Божьего всего шажок остался, да куда уж там, когда позади еще сотни страждущих, и калек, и бесноватых, и больных. А она здоровей здорового, ну и что, что порой по лицу тени шастают, будто ветры борются, обойдется.

Завтра, даст Бог, опять с утра поднимусь, а ещё лучше по ночи встать и до Спасителя бежать, пока народ не собрался. На этом порешив, вышла она из толпы, и даже не взглянув на смотрящего ей вслед учителя, ушла — одинокая и белокожая девица с огненными волосами. А на следующее утро Иисус со своими учениками ушел в город под названием Назарет. И бегала она от дома к дому, от дерева к дереву, от человека к человеку, всё никак не могла поверить, что такое могло случиться. Иисуса искала, спрашивала, плакала, злилась, проклинала…

Нашла она Христа, когда он висел распятым на столбе. Бросилась тогда к нему она, да римский солдат, будь он неладен, оттолкнул девчонку:

— Куда пошла? А ну брысь отсюда, пока плетью не огрел. Много вас таких желающих. Будто мертвого не видели.

А другой римлянин взял копье и пронзил бок Иисуса. И брызнули кровь и вода, и капли попали на бледное личико девочки. Прижала она ладошками драгоценные капельки и побежала вон с Лобного места. Только её и видели. Бежала, не останавливаясь, бежала, а вокруг трескалась земля, и взрывались могилы. А она всё бежала и бежала, не зная, от кого, не зная, зачем, не зная, куда…

/3 сентября, 2005 год/

На фото: ангарский писатель Игорь Корниенко